Протесты в Иране продолжаются, несмотря на подавление силами безопасности, в результате которого, по данным одной правозащитной группы, погиб по меньшей мере 201 человек. Беспорядки вспыхнули в связи со смертью в заключении Махсы Амини, 22-летней женщины, задержанной полицией нравов за якобы нарушение строгих правил ношения хиджаба.

В стране действуют жесткие ограничения на независимые и зарубежные репортажи. Но Ник Робинсон из программы BBC Today смог взять интервью у Фаваза (имя изменено), который протестовал на улицах Тегерана.

Атмосфера довольно напряженная, но при этом захватывающая. На этот раз люди полны надежд, и мы надеемся, что настоящие перемены уже не за горами. Я не думаю, что люди готовы сдаться на этот раз. Теперь мы видим женщин на улице без хиджаба. Они проходят мимо, и люди вполне благосклонны. Водители на улице сигналят, когда видят, что женщина не прикрыта. Они не покрывают головы.

Обычно протесты начинаются вечером, днем. И они происходят в разных местах города, чтобы люди не собирались слишком много в одном районе. Если просто выйти, можно услышать сигнал машин. Сейчас также в некоторых местах люди вышли на улицу. Они протестуют против силовиков. А по ночам люди, не желающие выходить из дома, выкрикивают из окон лозунги типа «долой диктатора». Везде, почти каждую ночь можно услышать какой-то протест. Это хорошо, это очень хорошо.

Ник Робинсон: Что за люди присоединяются к протестам?

Каждый. Впереди на самом деле женщины. Они в какой-то степени лидируют в этом. Их права являются частью прав человека. Вот почему некоторые люди могут назвать это феминистским движением. Но что отличает эти протесты, так это лидерство меньшинств и женщин на передовой. И это широко распространено. Это не только в больших городах. Это и в небольших городах.

НР: Когда вы противостоите силам безопасности, как они реагируют?

Когда вы выходите на улицу, вы должны ожидать чего угодно. В глубине души ты знаешь, что можешь никогда не вернуться. Вас могут арестовать, задержать на несколько дней, месяцев или даже лет, как мы видели раньше. До сих пор мне везло. Меня били дубинкой [силовики], пинали ногами. Но я видел и хуже. Ситуация довольно напряженная, но и вполне обнадеживающая. Это стресс, потому что вы никогда не знаете, является ли человек, стоящий рядом с вами, сотрудником силовых структур. И все же это обнадеживает, потому что вы видите, что ваш голос наконец-то услышан, особенно на этот раз на международном уровне, несмотря на всю фильтрацию [интернета], которая происходит в Иране.

НР: Ты выходишь на улицу, зная, по твоим словам, что «можешь никогда не вернуться». Это то, за что ты готов умереть?

Да.

НР: Почему?

Чтобы когда-нибудь это закончилось, нужно что-то делать. Мы также должны принимать вызовы и факты. Если мы хотим что-то сказать, мы знаем, что и за это мы что-то отдадим, иногда платим ценой своей жизни.

НР: Для вас это протест против того, носят ли женщины хиджаб? Или это нечто большее, чем это?

Речь идет о чем-то гораздо большем, чем это. Если вы посмотрите на лозунги на протестах, на то, что люди говорят на улицах, никогда – даже в начале – слов о хиджабе не было. Хиджаб был просто искрой. Это всегда касалось основных прав человека. Мы всегда хотели большего. Мы хотели, чтобы вы могли принять как должное нормальную жизнь. Мы хотим жизни, свободы, справедливости, подотчетности, свободы выбора и собраний, свободной прессы. Мы хотим доступа к нашим основным правам человека и инклюзивному правительству, которое фактически избирается народом посредством надлежащих выборов и работает для людей.

НР: В этом интервью мы не используем ваше настоящее имя. Вы идете на риск, говоря с Би-би-си?

Да, это большой риск, потому что в Иране считается преступлением, если вы выступаете в зарубежных новостных передачах. Вас запросто могут арестовать, наказать, посадить в тюрьму. Последствия тяжелые.

НР: Есть ли у вас надежда, что перемены, которых вы так отчаянно хотите, произойдут на этот раз?

Надежда — это все, что у нас есть, и я готов держаться за нее. Я надеюсь, что хотя бы на этот раз наши голоса будут услышаны. Это все, что я могу сказать по этому поводу.