«Общество Оксус» и «Европейский Совет добрососедства» собрали группу экспертов, представителей гражданского общества и представителей государственной власти для того, чтобы последние в ходе трех сессий, которые прошли в формате Диалога с февраля по март 2021 года, обсудили вопросы появления исламского гражданского общества в Кыргызстане, Казахстане, Таджикистане и Узбекистане, а также обсудили благотворительные организации, мечети, неправительственные организации (НПО) и средства социального общения.
Участники рассмотрели следующие вопросы:
- Какое определение можно дать исламскому гражданскому обществу? Полезен ли такой подход?
- Насколько популярно исламское гражданское общество в Центральной Азии?
- Как Covid-19 влияет на роль исламского гражданского общества в регионе?
- Является ли исламское гражданское общество потенциальным источником стабильности, безопасности и развития человека?
- Какие существуют возможности для проведения диалога с привлечением гражданского общества и использованием поддержки со стороны НПО и государства?
В основном, у каждого из участников Диалога был свой собственный взгляд на большую часть вопросов, но в общих чертах участники смогли согласиться о следующем:
- Значение исламского гражданского общества в Центральной Азии растет, но эта тема еще недостаточно изучена.
- Хотя согласованного определения исламского гражданского общества не существует, в него входят шесть типов субъектов: мечети, махалли, благотворительные организации, НПО, джамааты и муфтияты, [1] которые организуют свою деятельность в соответствии с исламскими нормами и моралью.
- Пандемия Covid-19 укрепила исламское гражданское общество и выявила слабые стороны государственного управления, а также предоставила возможность для появления новых лиц на рынке оказания услуг местному населению.
- Динамика исламского гражданского общества не статична в разных уголках центральноазиатского региона: в Кыргызстане – наибольшее количество групп, в Таджикистане – наименьшее (Туркменистан в данном докладе не рассматривается).
- Светские режимы ограничили рост исламского гражданского общества в регионе, т.к. для них рост религиозных настроений ассоциируется с альтернативным источником легитимности и потенциальной угрозой социальному порядку.
Новые формы исламского гражданского общества в Центральной Азии
Определение исламского гражданского общества
Под гражданским обществом широко понимают сферу ассоциативной жизни вне личности или семьи, и государства.[2] Мыслящие здраво теоретики отмечают, что гражданское общество относится к группам людей, которые работают над преодолением проблемы коллективного действия. Другими словами, ассоциации используются для того, чтобы направить корыстных индивидуумов к общим целям, которые представляют интерес для большей группы людей.[3] Кто-то рассматривает концепцию гражданского общества как исключительно западноевропейскую конструкцию, которая возникла в результате разделения частной и общественной сфер власти в ранний современный период, и которую концептуализировали такие мыслители эпохи Просвещения, как Джон Локк, Иммануил Кант, Шарль де Монтескье, Г. В. Ф. Гегель и Алексис де Токвиль.[4] Некоторые ученые сомневаются в возможности существования гражданского общества в мусульманском мире, утверждая, что в нем отсутствуют два основных принципа гражданского общества: индивидуализм и демократия.[5]
Но другие оспаривают это утверждение, заявляя, что ни индивидуализм, ни демократия не являются необходимым условием существования гражданского общества.[6] Для большинства это понятие гораздо шире, т.к. оно относится к многочисленным формам объединения, формированию групп по интересам, взаимной поддержке и солидарности, которые существуют в различных обществах и политической среде.[7] Гражданское общество – это нечто большее, чем просто совокупность организаций, которые преследуют интересы своих членов. Оно может быть пространством, где у граждан есть право выражать свои потребности. Подобные ассоциации также создают более глубокое чувство принадлежности. Гражданское общество опирается на солидарность, которая зиждется на понятиях социальной справедливости. Как утверждал Дюркгейм: “Социальная солидарность – это полностью моральный феномен.”[8] Религия может быть частью этой картины.[9]
В Центральной Азии общественные организации все чаще стараются позиционировать себя как “исламские”. Ислам поощряет формы совместной жизни и взаимной поддержки, заселяя жизненный мир, который отличается от светского. Многие участники процесса опираются на концепцию перераспределительной справедливости, которая основана на таких принципах Корана как: садака (благотворительность) и закят (подаяние). Как отмечает Муссалли, “название первой исламской общины – ‘аль-муджтама’ аль-мадани’ (гражданское общество)», группа солидарности верующих.[10] С момента рождения ислама существуют разные формы исламского гражданского общества. Например, ряд ученых утверждает, что существование независимого улема во многих мусульманских обществах было основой формой гражданского общества.[11] Они пользовались экономической независимостью через вакф (религиозные пожертвования) и закят (религиозные налоги), а также с помощью иджтихада – толкования Корана и хадисов – они использовали законность для того, чтобы направить людей на путь истинный. Они были советниками правителей и выступали в качестве посредников между последними и обычным народом.[12] По своей сути, эти организации стремятся к гражданскому участию в соответствии с религиозной практикой, т.к. часто оказывают поддержку консервативным идеям в отношении таких вопросов, как гендерная проблематика. Либо они делают акцент на выказывании уважения пожилым людям, или акцентируют превалирование общинных ценностей над либеральным индивидуализмом. Настороженность в отношении религиозных ярлыков может стать причиной недальновидности, т.к. западные доноры не могут распознать потенциальные исламские пути политических реформ или то, как такие группы могут способствовать благополучию мусульманского населения.
На протяжении всего семинара некоторые участники сомневались в полезности исламского гражданского общества как концепции, утверждая, что, возможно, было бы разумнее не создавать ложной дихотомии между светским гражданским обществом и исламским гражданским обществом. Другие участники отметили, что, когда люди упоминают гражданское общество в таких частях мусульманского мира, как Индонезия и Ближний Восток, они чащей всего ссылаются на религиозные организации. Одному участнику было трудно дать определение понятию «исламское гражданское общество». Являются ли организации или отдельные лица частью исламского гражданского общества в силу того, что они позиционируют себя как исламские? Идет ли речь об источниках финансирования? Следует ли его определять в противовес светскому гражданскому обществу? Важно отметить, что многие участники отметили потенциальные риски поощрения религиозных ярлыков, тем самым утверждая, что подобный подход может привести к фрагментации общества, а в некоторых случаях даже к насилию.
Часто под исламским гражданским обществом активисты, ориентированные на Запад, понимают общество, ценности которого противоположны традиционным либеральным ценностям. Но участники Диалога, которые много работали по этой теме на местах, посчитали такое мнение упрощенным. Они отметили, что исламское гражданское общество чрезвычайно динамично и разнообразно. Наряду с глубоко консервативными организациями и организациями, настроенными скептически по отношению к Западу, оно содержит в себе невообразимое скопление прозападных, про-женских и либерально ориентированных групп. Подобное разнообразие выходит за рамки идеологии и распространяется на более практические вопросы, которые включают в себя структуры финансирования и организационные иерархии. В настоящее время в литературе существует значительный пробел в отношении применения исламских принципов и концепций в рамках деятельности гражданского общества. Для того чтобы провести серьезную дискуссию об исламском гражданском обществе, крайне важно выйти за рамки западных норм и концепций и попытаться понять, и определить новый словарь вовлечения гражданского общества, который был бы ориентирован на ислам.
Различная специфика
Демография регионов также играет определенную роль в формировании развития исламского гражданского общества. Некоторые участники Диалога отметили, что данные, полученные в ходе их работы на местах, показали, что, как правило, большое число исламских организаций гражданского общества оказывает поддержку неимущим или людям, испытывающих личные трудности. Другие участники отметили, что многие из этих субъектов признают демократические ценности, включая свободу вероисповедания и капиталистический подход к ведению частного бизнеса. Остальные участники явно выступали против западных ценностей и демонстрировали консервативные культурные ценности даже в том случае, когда в противовес советской экономике могли отдать предпочтение про-деловым отношениям.
Также, наблюдается расхождение между состоятельной, городской, русскоязычной интеллигенцией (которая, как правило, является прогрессивной и ориентированной на Запад) и бедными городскими/сельскими общинами, которые, как правило, общаются на местных языках и всячески придерживаются традиционных ценностей. Это очевидно в Кыргызстане, где религиозная активность, как правило, более заметна в южных районах страны, особенно в районе Оша и Баткена. Но экономические тенденции, как правило, размывают границы между религиозностью и секуляризмом. По словам участников Диалога, в Бишкеке, столице Кыргызстана, наблюдается рост религиозного гражданского общества, т.к. город наводняется мигрантами из сел.
В Узбекистане исламское гражданское общество получает все больше поддержки со стороны государства с тех пор, как после смерти президента Ислама Каримова в 2016 году страна начала вести политику открытости и изменила свою политику в отношении исламских организаций, а также начала продвигать те организаций, которыми полностью управляет государство. Но эти организации продолжают функционировать по принципу «сверху вниз», который практически не обеспечивает услугами многие области, и в результате чего на низовом уровне остается некая область, в которой организации, финансируемые правительством, не реализуют общественные потребности.
В Таджикистане исламское гражданское общество относительно ограничено. Государство управляет и контролирует деятельность исламских групп гражданского общества. Фонд Ага Хана остается самой активной религиозной организацией гражданского общества в стране. Он также финансирует «Программу поддержки развития горных сообществ Таджикистана» и Университет Центральной Азии, кампус которого находится в Хороге. Единственную религиозную политическую партию региона – Партия исламского возрождения Таджикистана – запретили в 2015 году. Она участвовала в мероприятиях, среди которых были мероприятия по оказанию чрезвычайной помощи и поддержке образования.
Казахстан – самая богатая страна в регионе, поставившая перед собой амбициозную цель к 2050 году войти в число 30 ведущих мировых экономик. Четверть населения в Казахстане исповедует христианство, и она составляет самое большое количество людей, принадлежащих к не мусульманскому меньшинству в стране. Правительство утверждает, что Казахстан – это пристанище для этнических и религиозных групп. В то время как сохраняются правительственные ограничения, появились группы, к которым относятся «Мейрим» и «Атамекен», и которые оказывают поддержку местному сообществу.
В Кыргызстане, самой открытой стране региона, хотя все еще и авторитарной, существуют самые разнообразные субъекты гражданского общества. Такие группы, как «Таблиги Джамаат», которые запрещены в других республиках, могут действовать в стране. Также, они могут открывать НПО наподобие «Мутакилим» и устанавливать устойчивые отношения с донорами.
Исламское гражданское общество и государство
Центральная Азия с ее укоренившейся культурой светского авторитаризма представляет собой враждебную среду для исламского гражданского общества. Независимые центральноазиатские правительства секьюритизировали все формы несанкционированной религиозной деятельности, причислив их к «нетрадиционным» и «экстремистским». Такое причисление определенных форм ислама к угрозе позволило правительствам узаконить меры по установлению дисциплины и осуществлению контроля за независимыми проявлениями ислама. В начале 1990-х годов в 1 статье конституций каждое из центральноазиатских государств провозгласило, что государство является “суверенным”, “демократическим” и “светским».” После периода относительной терпимости, который пришелся на начало 1990-х годов, в течение последующих 20 лет правительства Центральной Азии использовали призрак исламского экстремизма для оправдания репрессий в отношении ряда политических оппонентов, журналистов и представителей гражданского общества. Это произошло на фоне авторитарной консолидации во всем регионе. Для вида, участие в “Глобальной войне с терроризмом” позволило странам Центральной Азии укрепить свою власть посредством “связи внутренней оппозиции с «международным терроризмом», даже тогда, когда на самом деле никаких связей не существует”. [15]
Узбекистан стал первым государством Центральной Азии, которое в 1998 году ввело новый закон о религии и заявило о том, что исламский экстремизм – серьезная угроза национальной безопасности. В соответствии с законом, все религиозные объединения должны были пройти государственную регистрацию. Аналогичные законы, ограничивающие деятельность религиозных объединений, были приняты в Кыргызстане (2009 год), в Таджикистане (2009 год), в Казахстане (2011 год) и в Туркменистане (2016 год). В регионе правовая среда, которую создали Узбекистан и Таджикистан, оказалась самой враждебной по отношению к религии. Законы о религии устанавливают ограничения на то, кто может зарегистрировать легальную религиозную группу, и где могут функционировать мечети. Используя эти правила, правительства закрыли мечети и медресе. Таджикистан в 2011 году принял Закон об ответственности родителей, согласно которому в большинстве случаев дети, не достигшие 18-ти лет, не могут посещать мечети. Также, закон запрещает изучение ислама за рубежом без наличия специального разрешения правительства. Как и Россия, правительства стран Центральной Азии приняли законы об экстремизме и терроризме.[16] Каждый режим утвердил определения терроризма и экстремизма, значение которых является таким же пространным и неопределенным, как и определения, данные в России.[17] К примеру, в Узбекистане терроризм определяют как «общественно опасное деяние». В Таджикистане к «экстремистским» преступлениям, которые определяются Законом об экстремизме 2003 года, относятся: унижение национального достоинства, несанкционированные митинги и призывы к свержению правительства. На основании Закона о международной свободе вероисповедания Госдепартамент США обозначил две страны Центральной Азии – Таджикистан и Туркменистан – как “страны, вызывающие особую озабоченность”.
Конечно, Центральная Азия – не монолит, и степень государственного надзора за религиозным активизмом широко варьируется от страны к стране. В то время как гражданское общество находится под всеобщим контролем, кыргызстанские и в некоторой степени казахстанские организации имеют большую свободу действий, в то время как более централизованные режимы Узбекистана и Таджикистана сильно ограничивают источники финансирования и активно вмешиваются в повседневную деятельность гражданских групп.
В Таджикистане, ныне самой авторитарной из обсуждаемых стран, исламские организации обычно выступают в качестве рычага государства. По отношению к исламу Таджикистан придерживается сильно ограничительного и институционализированного подхода и использует его только для продвижения националистической повестки режима. Традиционные институты наподобие тех, что описываются выше, практически полностью курируются государством. Также, правительство играет определенную роль в ограничении деятельности иностранных субъектов. В 2012 и 2013 годах Совет Безопасности усложнил работу фондов, связанных с Саудовской Аравией, в стране. В то время как Ага Хан может действовать в стране, правительство по-прежнему обеспокоено его положением в качестве конкурирующего источника легитимности и поддержки среди памирцев, и поэтому оно сворачивает его деятельность.
Из-за того, что под руководством национал-популистского президента Садыра Жапарова, которому в октябре 2020 года в результате широко известного народного восстания преступные группировки помогли прийти к власти, Кыргызстан совершил поворот на авторитаризм, участники Диалога отметили, что, в то время как гражданское общество Бишкека поддерживает более либеральные политические, социальные и экономические ценности, оно может столкнуться и с дополнительными ограничениями. Исламское гражданское общество, основанное на традиционных или консервативных ценностях, которые были ключевой частью легитимности Жапарова, могло бы найти побольше ниш для своей деятельности.
Участники считают, что ключевой переменной в укреплении исламских гражданских сетей может стать относительная сила или слабость государств. Согласно исследованию, которое провели принявшие участие в Диалоге исследователи, для предоставления столь необходимых государственных услуг и расширения своих сетей слабые государства с высоким уровнем бедности, как в Кыргызстане, могут создать “оптимальные” условия для религиозных субъектов. Особенно сильно пандемия Covid-19 ударила по Кыргызстану, экономика которого сократилась на 10 процентов в 2020 году. Участники Диалога подчеркнули, что неэффективная реакция правительства на кризис в области общественного здравоохранения и его экономические последствия привели к усилению роли субъектов исламского гражданского общества. Например, один из участников рассказал о том, как местные религиозные лидеры и группы в Араване собрали деньги на покупку машин скорой помощи.
Диалог между формами гражданского общества
По мнению некоторых участников, “обычные” субъекты гражданского общества, которые, как правило, получают гранты от западных институтов и доноров, часто относятся к исламскому гражданскому обществу скептически и демонстрируют общее нежелание сотрудничать с ними. Различия частично носят экономический характер. Также, существуют опасения, что повысится конкуренция за гранты, и что доноров оттолкнет сотрудничество с исламскими организациями. Но есть еще и идеологические соображения. Часто гражданское общество, ориентированное на Запад, представляет своего исламского коллегу как участника процесса, чьи принципы противоречат западным ценностям и препятствуют социальному прогрессу. Содействие подобным опасениям несет в себе информационный пробел, который распространен среди многих участников этого процесса, и многие светские организации просто не знают о широком спектре благотворительной деятельности, которую осуществляют исламские коллеги.
Однако, предпринимаются и некоторые предварительные шаги по налаживанию сотрудничества в регионе. Так, в Кыргызстане с 2005 года с исламскими сообществами работает НПО «Развитие и сотрудничество в Центральной Азии» (DCCA). Оно создает группы самопомощи на юге страны. Во главе этих групп стоит имам. Исламское гражданское общество, в свою очередь, демонстрирует равную степень скептицизма по отношению к своим светским коллегам. В частности, за счет пространных моральных возражений против олигархических, авторитарных государств, которые утверждают, что представляют “демократические” ценности. Эта неспособность создать крупные коалиции отчасти связана с общим ослаблением гражданского общества в Центральной Азии, где региональные правительства создают значительные препятствия для его развития.
На протяжении многих лет исламское гражданское общество Центральной Азии установило широкий спектр финансового сотрудничества. По мнению участников Диалога, те субъекты исламского гражданского общества, которые, как и муфтияты и мечети, обладают более тесными связями с государством, смогли с большей легкостью получить финансирование Запада. Например, муфтият Кыргызстана сотрудничает с Агентством США по международному развитию и Фондом Евразия Центральной Азии. Но другие мусульманские страны оказались более прибыльным источником финансирования. Например, в Казахстане джамаат Нурсултан наладил отношения с Турцией, странами Ближнего Востока и Азербайджаном.
Другие пути сотрудничества, доступные для субъектов исламского гражданского общества, включают в себя сотрудничество с субъектами исламского гражданского общества, которые функционируют в регионе и за его пределами. В вопросах строительства мечетей и укрепления потенциала общин большинство организаций Центральной Азии продолжают сотрудничать с такими партнерами, как Саудовская Аравия и ОАЭ. Но такие крупные региональные организации, как Фонд Ага Хана, все еще обладают большим неиспользованным потенциалом, который может помочь в развитии партнерских отношений с субъектами исламского гражданского общества, которые функционируют на местном уровне.
В дополнение к сотрудничеству в государственном секторе участники отметили, что жесткий государственный контроль способствовал приватизации исламского активизма. В результате, появилось больше пространства для сотрудничества исламского гражданского общества и частного сектора. Участники дискуссии отметили, что такое развитие наиболее актуально для Узбекистана, где мусульманские деловые круги предоставляют исламскому гражданскому обществу не только источники финансирования, но и материально-техническую и организационную поддержку, тем самым способствуя обучению персонала, разработке устойчивых финансовых моделей, а также поощрению в работе над развитием делового сектора, который ориентирован на мусульман. Помимо этого, многие лидеры исламского гражданского общества – это руководители или сотрудники частного сектора, которые являются источником профессиональной компетенции и специалистами в вопросах привлечения финансовых средств. Также, в этом кроется причина извлечения прибыли от исламской деятельности, что привело к тому, что в регионе появился успешный халяльный бизнес, а в мечетях и джамаатах появились центры для неформального общения членов делового сообщества. Некоторые участники также отметили явное неолиберальное влияние современного исламского гражданского общества в регионе. Во многих отношениях эти субъекты представляют собой приватизацию традиционного государства всеобщего благосостояния со своими неолиберальными моделями управления, которые опираются на широкий круг субъектов гражданского общества и стремятся к заполнению вакуума, который остался после отчуждения государственного сектора.
Исламское гражданское общество и стабильность в Центральной Азии
В основном, в последние годы финансирование западных доноров сосредоточено на предотвращении насильственного экстремизма (PVE) и противодействии насильственному экстремизму (CVE), что способствует разделению различных сегментов гражданского общества, т.к. светские ОГО вынуждены взаимодействовать с религией несмотря на то, что во многих случаях они с подозрением относятся к религиозным субъектам. Однако, согласно недавним исследованиям по мобилизации экстремистов, такое подозрение заключается в непонимании роли исламских сетей в общинах. Эта роль заключается в том, что общины удовлетворяют потребность человека в социальной поддержке тогда, когда у людей возникают проблемы личного характера, что в противном случае могло бы сделать членов общины уязвимыми перед вербовкой воинствующих и революционных организаций, а также могло сигнализировать бы об отсутствии диалога и взаимном недоверии между исламскими и либерально ориентированными организациями гражданского общества, сформированными в значительной степени стереотипами советской эпохи.
Исламское гражданское общество обладает потенциалом для урегулирования конфликтов в регионе. Простой коллективной исламской идентичности, или уммы, может быть недостаточно для решения трансграничных и межэтнических конфликтов. Но при активном содействии определенных групп она может сыграть позитивную роль в урегулировании конфликтов. Например, “Таблиги Джамаат” сыграла активную роль в снижении этнической напряженности в 2010 году в Узгене, Кыргызстан. В то время, как в соседних городах вспыхнуло насилие между этническими узбеками и кыргызами, Узген обошелся без этнического конфликта, хотя историческая напряженность 1990-го года привела к насилию в городе.
Заключение
В силу того, что исламское гражданское общество чрезвычайно разнообразно в своих целях, организационной структуре и базовых системах ценностей, часто бывает трудно дать определение его концепции. Некоторые участники Диалога по-прежнему скептически относятся к вопросу о том, является ли исламское гражданское общество полезной концепцией в случае, если принимать во внимание размытость границ между светским и религиозным гражданским обществом или нет. Другие участники считают, что сама концепция является слишком широким понятием, которое означает гражданское общество салафитов, гражданское общество таблиги, гражданское общество исмаилитов и так далее. Тем не менее, проведенная серия групп помогла сократить исламское гражданское общество до 6 ключевых субъектов: исламские НПО, исламские благотворительные организации, джамааты, мечети, муфтияты и махалли.
Несмотря на свое изначальное противоречие целям и задачам светского гражданского общества, процесс налаживания сотрудничества между этими субъектами оказался непростой задачей: на передний план вышли идеологические разногласия из-за социальных норм и озабоченность из-за подходов к финансированию. Но им есть чему поучиться друг у друга. Исламское гражданское общество оказалось особенно искусным в установлении финансовых отношений с частным сектором, а также в привлечении бизнес-лидеров мусульманского сообщества, что было необходимо для реструктуризации финансовых моделей и оказания помощи в обеспечении долгосрочной устойчивости и капиталом. Кроме того, исламские субъекты гражданского общества продемонстрировали способность сотрудничать друг с другом.
Но проблемы остаются. В особенности это касается отношений между исламским гражданским обществом и государством. Центральная Азия остается автократическим регионом со светскими режимами, которые рассматривают религию как нечто, подлежащее ассимиляции и контролю. Это сузило пространство, через которое все формы независимого гражданского общества – особенно исламское гражданское общество – могут процветать и взаимодействовать непосредственно со своими общинами. Но государственная политика все больше отчуждается от отношений, регулируемых местными нормативными актами. Напористая светская политика противоречит требованиям местного населения, особенно молодежи, которая рассматривает религию как источник идентичности, сообщества и морального руководства. Попытки государства контролировать гражданское общество наталкиваются на граждан, которые все чаще организуют поддержку и создают сообщества доверия без участия государства. Об этом свидетельствуют способы, с помощью которых общины взяли на себя ведущую роль в реагировании на пандемию Covid-19 и на столкновения на границе Кыргызстана и Таджикистана, в результате которых в апреле 2021 года свыше 50 000 человек остались без крова.
Участники Диалога согласились с тем, что исламское гражданское общество является значимым участником гражданского общества и эта тема еще недостаточно изучена. Также необходимо провести зондирующие исследования, которые могут помочь в составлении карты групп исламского гражданского общества, их работ и источников поддержки. С целью определения таких областей сотрудничества, как PVE, есть необходимость и в осуществлении дальнейших шагов по развитию диалога между исламским гражданским обществом и его светскими партнерами. Доноры могли бы продумать пути создания новых моделей финансирования, которые бы учитывали мнение и интересы со стороны заинтересованных сторон, представляющих исламское гражданское общество. Понимание этих новых форм гражданского общества станет критически важным для поиска путей укрепления доверия в сообществах, которые повышают вовлеченность граждан, предоставляют услуги, отвечающие местным потребностям, и повышают безопасность.
Прочитайте отчет здесь
[1] Определения данных терминов приводятся в отчете дальше.
[2] Ван Дуайк определяет гражданское общество как экосистему “организованных и органических социальных и культурных отношений, существующих в пространстве между государством, бизнесом и семьей, которая опирается на местные и внешние знания, ценности, традиции и принципы для содействия сотрудничеству и достижению конкретных целей между гражданами и другими заинтересованными сторонами”. См.: Charles Kojo VanDyck. “Concept and Definition of Civil Society Sustainability», Центр стратегических и международных исследований, 2017, стр. 1.
[3] James Manor, Mark Robinson и Gordon White. “Civil Society and Governance: A Concept Paper.” Концептуальная записка, 1999, стр. 4
[4] Gianfranco Poggi. The Development of the Modern State: A Sociological Introduction. Издательство Стэнфордского университета, 1978.
[5] Ernest Gellner. Conditions of Liberty. Хеймиш Хамильтон Лтд., 1994; John Hall. Civil Society: Theory, History, Comparison. 1-е изд., Полити, 1995.
[6] Kamali Masoud. “Civil Society and Islam: A Sociological Perspective.” Европейский социологический журнал, 42-е издание, № 3, 2001, стр. 457-82.
[7] Amyn Sajoo. Civil Society in the Muslim World: Contemporary Perspectives. I. B. Tauris, 2002; Jude Howell. Civil Society & Development: A Critical Exploration. Британское издание, Изд. Lynne Rienner, 2002.
[8] Emile Durkheim. Division Of Labor In Society. Free Press, 2014, стр.24
[9] Mark Juergensmeyer. Religion in Global Civil Society. Издательство Оксфордского университета, 2005; Jose Casanova. “Civil Society and Religion: Retrospective Reflections on Catholicism and Prospective Reflections on Islam.” Social Research, изд.68, № 4, 2001; Richard Falk. “Global Civil Society: Perspectives, Initiatives, Movements.” Oxford Development Studies, изд. 26, № 1, 1998.
[10] Ahmad Moussali. “Modern Islamic Fundamentalist Discourses on Civil Society, Pluralism and Democracy” in Norton, Richard. (изд.), Civil Society in the Middle East. Brill, 1995, стр. 83.
[11] Kamali Masoud. “Civil Society and Islam: A Sociological Perspective.” European Journal of Sociology, изд. 42, № 3, 2001, стр. 457–82; Mahmood Ibrahim. Merchant Capital and Islam. Издательство Техасского университета, 1990.
[12] Mahmood Ibrahim. Merchant Capital and Islam. Издательство Техасского университета, 1990.
[13] Emil Nasritdinov и Sebastien Peyrouse. “Is There Room for More Engagement with Muslim Civil Society in Central Asia? Disaggregating its Multiple Components, Approaches and Goals,” Институт мира США, готовится к изданию
[14] Manja Stephan. “Education, Youth and Islam: The Growing Popularity of Private Religious Lessons in Dushanbe, Tajikistan”. Central Asian Survey, изд. 29, № 4, 2010, стр. 469–83.
[15] Adeeb Khalid. Islam after Communism: Religion and Politics in Central Asia. 1-е изд., Издательство Калифорнийского университета, 2007, стр.169
[16] Mariya Omelicheva. Counterterrorism Policies in Central Asia. Routledge, 2014; Edward Lemon и Oleg Antonov. “Authoritarian Legal Harmonization in the Post-Soviet Space.” Democratization, изд. 27, № 7, 2020, стр. 1221–39.
[17] Stuart Horsman. “Themes in Official Discourses on Terrorism in Central Asia.” Third World Quarterly, изд. 26, № 1, 2005, стр. 199–213.